В журнале «Филокартия» опубликован исследовательский материал алатырского краеведа Н.П.Головченко о пейзажисте А.М.Прокофьеве
В № 4 за этот год специализированного журнала по вопросам истории и культуры филокартии для коллекционеров открыток опубликован исследовательский материал алатырского краеведа, директора художественного музея Николая Головченко о пейзажисте А.М.Прокофьеве.
Мы с согласия автора размещаем этот материал в подлиннике, он интересе будет для людей, увлекающихся историей своего края, людей, так или иначе, связанных с Алатырем:
« Алексей Матвеевич Прокофьев: последние годы жизни
В ряде справочников по искусству дата смерти хорошо известного филокартистам пейзажиста Алексея Матвеевича Прокофьева (185S 1925) скрыта за неопределённы ми словами "после 1918 г.". Счастливой находкой стало обнаружение сведений о последних годах жизни художника A.M. Прокофьева в воспоминаниях И.А. Каменьшикова (1880-1963), с 1900 г. проживавшего в Алатыре.
Имя Николая Александровича Каменьщикова сейчас мало, что говорит любителям русской живописи. Между тем он оставил заметный след в развитии изобразительного искусства в Алатыре. Шестьдесят три года он прожил в Алатыре и снискал себе славу не только самобытного живописца, но и создателя школы реалистического искусства. С 1908 по 1940 гг. Каменыциковым организовано и проведено в городе 30 художественных выставок. В 1940 г., выйдя на пенсию, он начал работать над своими воспоминаниями1 о прожитой жизни.
В его записях много интересного: о его жизни в Симбирске, Казани и Алатыре; взаимоотношениях с коллегами и художниками; о становлении изобразительного искусства в Чувашии... Особый интерес представляет материал, открывающий неизвестную страницу в истории изобразительного искусства Симбирской губернии, связанную с именем A.M. Прокофьева.
Сегодня о творчестве Алексея Матвеевича Прокофьева можно составить впечатление по многочисленным открыткам, выпущенным до революции. И пусть он не снискал всероссийской известности, немного его работ находится в художественных музеях страны, — по открыткам он предстаёт пейзажистом, бесконечно влюбленным в родную природу.
Точная дата приезда Прокофьева в Алатырь не установлена; можно лишь предположить, что он прибыл в Алатырь в 1919 г., либо в 1920 г., но не позднее 1921 г. Эти предположения основаны на том, что художественная студия в городе была организована Н. Каменыциковым в 1919 г., и, вероятно, именно к тем годам относятся его воспоминания, касающиеся Прокофьева. Приглашение Прокофьеву от Алатырского уездного отдела народного образования стать инспектором школ уезда и студии, возможно, было инициировано Каменыциковым.
"Как-то сижу раз в студии и что-то делаю, — писал он. — Вижу, перед окнами остановился низенький толстенький человек в серой паре и шляпе, с небольшой русой бородкой клинышком. Остановившийся с интересом разглядывал всё, что было на окне, заглядывая внутрь. Перешел к другому окну и, осмотрев все, направился к двери. Войдя, он вежливо спросил: "Скажите, пожалуйста, что здесь за учреждение!?"
Художественная студия, — ответил я. Да!.. — радостно воскликнул он. — Вот клад неожиданно найденный. А можно мне увидеть директора или заведующего студией и где?
К вашим услугам, — ответил я. — Его можно видеть здесь, так как он перед вами.
Вы.., — протягивая руку, произнес он. — Вот славно, давайте знакомиться. Я, Прокофьев — пейзажист, может быть,слыхали, или видали!?..
По репродукциям и главное, по открыткам знаком с вашими картинами.
Ну, вот и прекрасно, а теперь познакомьтесь с оригиналом. Я, автор, приглашен сюда в качестве инспектора и сейчас, иду из отдела, смотрю, что за чудо! Глазам своим не верю такому богатству. Я думал, что здесь "дыра", ничего нет, а тут — прямо клад! Целый музей! Сколько пособий, работ, студия... Да ведь это же... Нет, как я рад, как рад! Вот удача!..
Мы уселись, и началась беседа. Добродушный, веселый Алексей Матвеевич произвёл на меня самое лучшее впечатление, и мы разговорились, как старые друзья. Все то, что мне* казалось "должно быть в художнике", все было "на лицо". Он интересовался работами, учащимися, пособиями, ведением дела... Поминутно вскакивал и спешно подходил то к одной, то к другой работе. Он расспрашивал или делал замечания, высказывая свое мнение со специфическими жестами и словечками художника, понятные только самим художникам. Мы понимали друг друга с полуслова, перескакивали в разговоре с одного на другое и незаметно для обоих, проболтали довольно длительное время. Когда, спохватившись, взглянули на часы, то были удивлены тем, "как быстро пролетело время". Мы условились, что вечером он придет ко мне домой с женой. Они были, как я потом узнал, парой и по внешности, да, пожалуй, и по внутреннему содержанию, с той лишь разницей, что характер ее был "потвёрже" и она иногда "командовала".
После двух-трёх встреч мы были уже приятелями. Он предполагал начать свою деятельность инспектора с открытия курса по рисованию для всех учителей начальных классов города и уезда. Я одобрил его мысль. Дальше он заявил, вот что..., — "Я всё же художник, а не учитель. Чем больше я говорю с вами, тем больше убеждаюсь, что художник и учитель, это не одно и то же. Меня считают неплохим пейзажистом, да и сам я думаю это. Вот смотрю на ваши работы... Ну, будем откровенны, уж вы меня извините. У вас есть неплохие работы, но есть, правда, и послабее, но вы тоже пейзажист, но кроме пейзажей у вас есть и портреты и жанр. Правда, пейзажи славнее, но всё же вы работаете и над тем, что я не делаю. Вот вы говорите мне о преподавании. Вот этого-то, между нами говоря, я почти совсем не знаю. Что тут скрывать! Картины писать умею, а вот учить других, самому надо учиться. Так вот, что я подумал. Курсы для учителей, вопрос уже решённый, но их надо обставить следующим образом. Я, как инспектор, поведу общее наблюдение, скажу слово при открытии, буду читать лекции, а сами занятия, то есть учебу, возьмите-ка на себя вы. У вас больше опыта. Вы принесете больше пользы! Согласны?..:"
Что же, я не возражаю, — ответил я. — Если вы находите, что так будет лучше.
Ну, конечно же, лучше!.. — воскликнул он.
На этом и порешили. Курсы были организованы в помещении кино2 и занятия велись в фойе. Их должен был вести я. Наблюдать за выполнением заданий, [должен был) руководитель студии Ф.С. Чурашев\ за собой Прокофьев оставил лекции.
Открытие курсов было более-менее торжественно, с выступлениями и речами. Здесь-то и оказалось, что и для лектора А. Прокофьев не подходил. Вторая его лекция о перспективе, несмотря на то, что я ему дал необходимый материал и советовал "подготовиться", была почти "полным провалом", по крайней мере, нельзя было говорить о том или ином "усвоении" и её понимании. Пришлось, чтобы сгладить впечатление, мне "практически проработать" материал лекции простым и понятным объяснением.
Всё было бы в порядке, если бы Алексей Матвеевич не проявил бы одну из черт своего характера, которую в первое время я не заметил, — это — упрямство. Он взял неправильную линию "застращивания". Все время он повторял: "Мы вас учим теперь, но после я вас спрошу всё и спрошу строго...". Как художник, он увлекался и в этом случае был мил и добродушен, но как только вспоминал, что он инспектор, так сейчас же преображался и был строг и, подчас, несправедлив.
Однажды произошёл курьёзный случай. Я объяснял схематичный способ зарисовки птиц — в целом. Указывал характерные особенности того или иного вида птиц. Закончил тем, что поставил чучело вороны, объяснив, как надо рисовать птицу с натуры. Пояснив типичные особенности данной птицы, попросил сделать зарисовки. В то время, пока учителя выполняли задание, я как обычно отходил в сторону покурить. Следил за ходом работы Чурашев. Прокофьев же присутствовал тут же, иногда просматривая работы и делая указание.
В этот день Алексей Матвеевич был в отличном настроении. Находясь около одной молодой учительницы, с увлечением и характерной жестикуляцией доказывал красоту вороны и как бы он сделал рисунок, если был бы на её месте. Не знаю, о чём в это время думала слушавшая, с улыбкой на задорном молодом лице, учительница, но в разгар пояснений, она, с присущим женщине лукавством, кокетливо произнесла: "Я не умею, Алексей Матвеевич! Нарисуйте, покажите, ну что вам стоит!". Прокофьев самодовольно ухмыльнулся, сел и быстро набросав, взглянул на нарисованное. Склонив голову набок, остался, по-видимому, доволен и, передав рисунок ей, встал и отошел.
Ф. Чурашев в это время был в другом конце зала и не заметил этого. Проходя по рядам, он дошел, наконец-то, до передних парт, где сидела учительница, держа рисунок, исполненный А. Прокофьевым. Когда к ней подошел Ф. Чурашев, она торжествующе протянула ему рисунок и спросила: "Ну, как!?..".
— Ничего, — ответил Чурашев. — На птицу-то похоже,
но задача вам дана другая. Нарисовать не просто птицу, а
данную птицу — вот эту самую ворону. У вас не только на
эту ворону, но и вообще на ворону мало похоже.
Учительница громко рассмеялась.
Вы что? — спросил удивленно Чурашев.
Да это не я рисовала, а Алексей Матвеевич, — громко сказала учительница, смутив обоих, и Чурашева и Прокофьева.
Отсутствие педагогического такта и умения подойти к данной аудитории, сделали свое дело. После курсов, на конференции, учителя поставили вопрос о снятии Прокофьева с должности инспектора.
— Нас учит один, а стращает другой. Пусть лучше будет инспектором тот, кто учит!.. — заявили они.
От инспекторов я отказался, а Алексею Матвеевичу Прокофьеву пришлось взять место в Порецкой учительской семинарии, ставшей педтехником, где он и проработал до своей преждевременной смерти...".
Имя живописца A.M. Прокофьева значится в числе участников художественной выставки, открывшейся в мае 1922 г. в здании бывшего Алатырского уездного Духовного училища. На выставку Прокофьев представил несколько работ, в их числе "Зима в Порецке" (так в тексте — Н.Г.) и "Рабочая вода" ("Бюллетень газеты "Путь революции", г. Алатырь, 1922 г., 9 июня, N 27). Скончался живописец, как явствуют архивные документы, "3 апреля 1925 года в селе Порецком в возрасте 55 лет от язвы желудка"*. Там же и погребен на сельском погосте.
Учителя-старожилы: Б. Полтев — из села Порецкое, Б. Макаров, проживавший в Алатыре, и другие вспоминали о похоронах Прокофьева: "Казалось, что все жители села, от малого до глубокого старика вышли провожать его в последний путь". Такого присутствия огромного количества народа и подобной процессии не наблюдалось в селе Порецкое многие годы, ни в дореволюционные, ни в последующие. С большим уважением относились к нему сельчане.
Супруга, оставшаяся без средств существования, позднее организовала беспроигрышную художественную лотерею. Б неё были включены большая часть оставшихся живописных работ Алексея Матвеевича, его небольшие этюды и пейзажи, а также несколько крупных полотен. Инициатива была активно поддержана преподавателями педагогического техникума и молодежью, да и покупателями лотереи в основном была местная интеллигенция. Приобретшие эти лотерейные билеты имели возможность заиметь на память одну из работ Прокофьева. По воспоминаниям, на многих из них была изображена природа Присурского края: поля и леса, луга и озера, красавица Сура, оставлявшие у зрителей большое впечатление. Тем более что многие с изобразительным видом искусства были знакомы лишь по репродукциям. На вырученные средства супруга смогла покинуть село, ехав в Ленинград.
Так сложилась судьба талантливого пейзажиста начала XX века, чьё кратковременное пребывание было связано с Чувашией, с бывшим тогда Алатырским уездом Симбирской губернии. Могила одарённого живописца на погосте села Порецкое затерялась, да и с годами его имя почти исчезло из летописи изобразительного искусства, как и имена многих художников, когда-то "гремевших" в эпоху императорской России. До сих пор сохраняются в некоторых семьях села Порецкое его произведения, от времени потускневшие, потерявшие блеск и красочность».
08.09.2010 г.